Знаменитый  некогда Александр  Филич со  своей  крестьянской жилкой  был  настоящим рабочим  и  особенно любил  столицу  весной

На улице Сурганова жил мой приятель, замечательный человек – «рабочий из рабочих» — Александр Васильевич Филич. Любил он вышагивать по улице Якуба Коласа к трамвайной остановке по правой стороне, чтобы ехать на свой завод автоматических линий. Была эта улица в ту пору очень зеленой, в засени вековых деревьев. На перекрестке, по обычаю, хоть немного да постоит он у старого-престарого в причудливых изворотах дерева, приговаривая: «И чем эта улица не улица-красулица?» 

— А ведь и я, считай, могу отнести себя к старым минчанам, хоть и родился в деревне, — рассказывал мне он. – Когда началась война, отец ушел в армию. Остались у матери на руках пятеро детей. Мал мала меньше. За главу семьи я, одиннадцатилетний. Приходилось и пахать, и сеять, и убирать, и косить, ворошить сено да дрова заготавливать… 

Мать часто болела, и все лежало на мне… А потом вернулся с войны отец, с распухшей, как бревно, неподвижной рукой. Поразмышлял он и отпустил меня на учебу: уж очень я был привязан к технике. 

Так, в сорок четвертом, в сентябре, отправились мы с мамой пешком в Минск. За плечами – котомка, на ногах матерчатые башмаки на ольховой подошве. Поглядели-поглядели на меня в ремесленном училище и приняли… 

Так началась столичная жизнь впоследствии широко известного в стране прославленного рабочего человека Александра Филича. 

«Ласточкины»   крылья

Впервые я познакомился с ним в начале 70-го года. До этого, правда, уже был немало наслышан: «Филич, Филич!..» Знал о его высоких наградах, видел по телевизору, как с правительственной трибуны он докладывал руководству от лица всех рабочих республики о сделанном. И вот моя журналистская встреча. 

Время перевалило за полдень, близился конец смены. На станине возвышалась горка деталей. Ее забрали, но вскоре выросла новая. А Филич все вставлял и вставлял в зажимы станка втулки. В рассчитанное заранее, помеченное на рабочем чертеже место: будто не в металл, а в масло (так, по крайней мере, мне казалось) «вдавливал» он бешено вращающееся сверло… 

Так из обычного куска металла рождался инструмент. За смену мастеру доводилось производить десятки самых различных операций. Это и фигурные отверстия, и всякие «наколки», и лапки, и «окна» со специальными, требующими ювелирной точности фасками, и прочее-прочее. 

Рос ставший родным Филичу завод, рос и расширялся «ассортимент» его продукции – сложные автоматические линии (заметьте, не отдельные станки, а целые линии). Прибавлялось дел инструментальщикам. 

Сквозь ряды станков просвечивали ослепительные, яркие огоньки-вспышки электросварки. А вверху, высоко-высоко, в застекленных рамах цеховой крыши, искрясь, сверкало настоящее солнце. Вспомнилось, как, вскинув голову, Филич, мечтательно улыбнувшись, заметил: 

— Однажды ласточка залетела в такую вот раму… Испуганно заметалась бедная, но не сдалась – нашла выход к солнцу, на простор! 

Проговорил это Александр Васильевич и глубоко задумался. Вероятно, свое деревенское детство вспомнил. Как он жил? Да как и все ребятишки. Водил игры со сверстниками, купался в реке, бегал в лес за грибами, пек картошку на угольях костра. А потом была школа: научился читать – новый мир открылся. 

Именно тогда пристрастился босоногий мальчишка к «технике». Сперва бередили душу и не давали спать мысли о старой закоптелой кузнице с боем молотов, бело-зелеными сполохами огня в горне, со всякими штуковинами, изготовляемыми кузнецами. Затем вниманием овладела старая полуторка и ее шофер дядька Шашков. 

— Имеется у тебя потребная жилка, хлопец, — говорил тот. – Ведь машина иль механизм какой, точно конь норовистый, не дадутся лишь бы кому… 

…Вспоминал, вспоминал все это Филич, а я, уж в который раз, почему-то все видел ласточку, которая залетела в цех, а потом нашла «выход к солнцу, на простор»… 

Свет   его   мечты

Довелось познакомиться мне и с брошюрой Александра Васильевича Филича «За год – два плана». В частности, там он писал: «Специальность слесаря, с которой началась моя рабочая биография, нравилась мне. Работал с увлечением. Как-то на предприятие поступил заказ, требующий выполнения большого объема электросварочных работ. Сварщиков не хватало. Мастер спросил: 

— Может, поможешь, Саша? 

— А почему бы и нет. Ведь для общего дела стараемся. 

Так овладел специальностью электросварщика. 

Но больше всего нравилась мне работа станочников… Тут знания нужны, опыт. Зато приятно, что детали, сделанные твоими руками, будут какой-то частью выпускаемых заводом машин. 

Пошел учиться в вечернюю школу. Работал и учился. И на работе учился на фрезеровщика. Новая специальность понравилась. Профессия была выбрана на всю жизнь». 

С тех пор как были написаны эти строки, минуло немало времени. А любовь Филича к профессии не охладевала, возрастала и возрастала. Этой-то любовью да добросовестностью кое-кто и объяснял успехи мастера. Тут, конечно, не возразишь. Да, Александр был влюблен в свое дело: раньше других являлся в цех, чтобы подготовить рабочее место, просмотреть лишний раз чертежи деталей, которые предстояло изготавливать, не спешил уходить и после смены. По этому поводу было и другое мнение. Кое-кто высказывался, не поняв рабочую душу Филича: «Выслуживается… Больше других заработать хочет…» Но не это, понятно, двигало мастером. Как и не одно это сделало известным его имя. 

Помню, как-то в начале 70-х годов зашел в нашей редакционной среде разговор о том, каков он, современный рабочий человек, каким ему быть в перспективе?.. Мне сразу вспомнился Филич, знания, опыт и высокая квалификация которого соответствовали подготовке техника, а то и выше – инженера. И не было тут никакой натяжки. Свидетельствовали об этом несколько десятков его рационализаторских новшеств, стаж общественного конструктора, а главное, подход к делу:  чувствовал он ответственность за престиж родного завода, города, республики… Ведь минские агрегатные станки шли во многие страны мира. 

Каждый человек любит и чувствует город по-своему. Филич, например, особенно остро воспринимал весенний Минск. Ловил запахи земли, проснувшейся после зимней спички; запахи забродивших в деревьях соков – они исходили от налитых молодой жизнью почек, выбросивших, будто маленькие флажки, нежно-зеленые листочки. На душе светлело, становилось радостно и вместе с тем грустно, как бывает, наверное, когда на тебя вдруг подует ветром далеких-далеких лет. Ветром детства и юности, чем-то очень родным и в то же время ушедшим безвозвратно. Нет-нет да и подувает этот ветер давности. Особенно когда общаешься с молодежью. А Александр Васильевич за прошедшие годы обучил своей специальности не один десяток ребят. 

Услышал я как-то такой его рассказ. Появился в цехе паренек, ученик. Не заладилось у него дело. Ему и говорят: 

— Вон видишь Филича? Обратись. Рядом с ним все быстро поймешь. 

— Это к тому самому? 

Оробел парень. К Филичу – шутка ли: столько у него наград, орден Ленина, о нем часто в газетах и журналах пишут, в заводском музее рассказывают. Так сразу и к знаменитому Филичу?.. 

А Филич подошел сам, щуря в улыбке глаза, поинтересовался: 

— Ну чего? Случилось что-то? 

— Да вот… 

— Не робей, — Филич вдруг рассмеялся, должно быть, вспомнил себя таким же мальчишкой, полуторку вспомнил, шофера дядьку Шашкова и тот случай, когда разобрал по винтикам жатку и ох какой нагоняй получил... 

— Знаешь, парень, лучшим алмазом считается тот, на который нанесена пятьдесят восьмая грань. Запомнил? Пятьдесят восьмая… Именно эта грань дает камню полное совершенство. У людей тоже должна быть такая грань. Ищи ее,  коли хочешь стать настоящим рабочим человеком. 

…После подписания Беловежско-Вискулевского соглашения дела на заводе автоматических линий, как и на многих других, пошли не ахти как. О заработках лучше и не говорить. Но, несмотря на это,  Александр Васильевич постоянно ездил трамваем на свой «автоматический». Не мог без него, без ребят-учеников – в них видел свой завтрашний день. 

Однажды на своей улице-красулице, так и не дойдя до трамвая, он упал — остановилось сердце. 

Но в памяти и в сердцах других людей этот человек до сих пор живет.